СТАРЕЙШЕМУ ЛИТЕРАТОРУ ДОНБАССА НИКОЛАЮ ГОНЧАРОВУ – 95!
 
 
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 
 
 
 
 
Николай Ефремович Гончаров родился в 1925 году в селе
Томаровка на Белгородщине. Школьные годы провёл в Горловке. В семнадцать лет
ушёл на фронт. После тяжёлого ранения около четырёх с половиной лет находился
на лечении в госпиталях. Проявив корчагинское упорство, будущий писатель создал
лучшие свои фронтовые были и стихи, успешно окончил среднюю школу. 
В Западном Казахстане, куда привезли его на носилках, он
показал маме два документа: удостоверение инвалида Отечественной войны 1 группы
и университетскую зачётку. Были и слёзы, и надежда: через полгода народный
лекарь-казах поднял Николая Ефремовича на ноги. 
Возвращаясь в Горловку, Николай Гончаров уже наметил свою
дорогу в жизни. Первое произведение опубликовала газета "Кочегарка" в
1950 году. В ней же стал работать заместителем редактора. Восемь лет
руководил  городским литературным
объединением. В последующие годы возглавлял газеты «Радянська Донеччина» и
«Социалистический Донбасс»…  
Вот уже около сорока лет он живёт и работает в Москве,
являясь ответственным работником редакции газеты "Социалистическая
индустрия".  
Николай Ефремович издал книги о Донбассе: "Поющие
пласты", "Русская улица", "Иванова гора",
"Прощальный свет", "Горловский бой", "Оружие
поэта", "Живая память", "Шахтёрская мать" и мн. др.. 
Публиковал статьи о творчестве Павла Беспощадного и других
писателях.  
В архиве у него немало писем от людей, которым он лично
помог в их житейских нуждах, отстаивая их права, подчас по-фронтовому бросаясь
на бюрократические "амбразуры" тех лет. Человек беспокойный, он не
раз навлекал на себя неудовольствие начальства, поддерживая в газетах
критический огонь по чванству, зазнайству, самодовольству, равнодушию…  
11 декабря 2020 года Николаю Ефремовичу исполняется 95 лет
со дня рождения и 70-летие его работы в печати. 
Редколлегия литературного журнала "Пять стихий"
и правление Донецкой писательской организации Межрегионального союза писателей
поздравляют Николая Ефреммовича с Юбилееем и желают всего самого наилучшего, а
самое главное здоровья и Мира!  
 
НИКОЛАЙ  ГОНЧАРОВ
 
   КРАСНЫЙ КАРАНДАШ
 
   Завагитпроп наш –
весельчак дотошный,
   В недавнем
прошлом – ротный командир,
   Нас принимал
подчёркнуто учтиво.
   Подвинул с шуткой
пачку папирос:
   «Травитесь,
братцы, заодно со мною!..
   Анкета? Очень
хорошо! Сейчас посмотрим…»
   Придвинул он к
себе мои листы,
   Где жизнь, ещё
недолгая, вместилась.
   И стал читать,
загадочно прищурясь,
   Попыхивая
папироской модной.
   И на лице его
одутловатом,
   Как в зеркале, то
чтенье отражалось.
   «Так мы, выходит,
воевали рядом?
   Эристовку-то,
значит, брали вместе…
   Моя там рота
(следует затяжка)
   До одного солдата
полегла»…
   Ещё вопрос, ещё
одна затяжка,
   И дым от наших длинных
папирос
   Тремя струями
сизыми тянулся
   К открытой
форточке, сливаясь воедино.
   Он, как беседа,
всё согласно вился.
   Но вдруг,
взметнувшись, разорвался в клочья…
   Мой собеседник,
словно бы споткнулся,
   Схватил свой
толстый красный карандаш
   И впился взглядом
в ту строку в анкете,
   Где, говоря о
тридцать третьем годе,
   Я называл причину
переезда
   Из Томаровки в
Горловку, как было,
   Как всё произошло
на самом деле…
   «Где ты (уж
«ты»!), в какой ты видел книге,
   Что голод был у
нас в то время?..»
   «Зачем читать
мне? Это здесь осталось
   (Прижал я руку к
сердцу простодушно),
   Как страшная
зарубка на всю жизнь»…
   «Так-так!..» –
каким-то отчуждённым тоном
   Сказал на это
труженик горкома, –
   И дважды жирной
красною чертою
   Моё писанье с чувством подчеркнул.
   Захлопнул папку
и, руки не подав,
   Промолвил, что
могу я быть свободным.
   Начальнику же
моему велел остаться…
   Нескоро он в
редакцию вернулся.
   И сразу же меня
позвал к себе.
   «Зачем же так про
эту голодовку? –
   Спросил с обидой,
оттиск отодвинув, –
   Была она,
конечно, это верно,
   Но надо ли, чтобы
в своей анкете?..»
   Прости меня,
милейший первый мой редактор,
   Но я тебя в тот
миг совсем не видел,
   А видел тех,
сидящих мёртвых на скамейке,
   Что в
белгородском сквере, у вокзала,
   Остались навсегда
передо мною.
   А видел на
Грабиловке, в землянках,
   Детей опухших с
ножками слонят.
   А видел я в том
горловском посёлке,
   Как умирал мой
дед голодной смертью…
   Вот это и была
моя анкета,
   С которой спорил
красный карандаш.
 
РАЗГОВОРЫ  В  СТРОЮ 
(Из фронтового блокнота) 
 
Дождь осенний в лицо, 
Мы промокли до нитки. 
- Эх, какое крыльцо! 
- И какая калитка! 
 
- Разговоры в строю! 
Что за бредни, ребята? 
Вот откроем свою, 
Как побьём супостата. 
 
Буря воет: зима. 
Снеговая завеса. 
- Во, пошла кутерьма, 
Как в утробе у беса… 
 
- Всё ты знаешь, солдат, 
Словно был там, однако… 
- Как же садит он, гад! 
- Как он лупит, собака!..
 
   ПАРЕНЬ ИЗ
ДОНБАССА
 
   Виктору Андриянову
 
   Мне
снятся голубые терриконы…
   Когда же ты
приходишь наяву,
   Я вижу их
мерцающие склоны
   И забываю в этот
миг Москву…
   Найти строку
такого беспокойства –
   Иных огреть, а
этих обогреть –
   Тебе шахтёры дали
это свойство.
   Успеть сказать!
Вот только бы успеть…
   Как мне понятно
нынче это чувство!
   Шахтёрский край у
каждого из нас
   Зажёг в душе
нелёгкое искусство –
   Слагать слова,
как видно, в добрый час.
   С тех пор всегда
без устали и лени
   Ты пашешь так,
что хоть снимай кино:
   «Донбасс никто не
ставил на колени,
   И никому
поставить не дано!»
   Слова поэта, что
с войны крылаты,
   В твоём нетленном
мудром багаже
   Диктуют образ,
сохраняя свято
   Заветный смысл на
мирном рубеже.
 
   P.S.
   Промчались годы,
как тебя не стало,
   Как ты ушёл, недописав
строки…
   А в отчем крае
нынче запылало:
   В Донбассе бьются
братья-земляки.
   Там вспоминают
вновь слова поэта –
   Зовут к рассудку,
злобе вопреки.
   И в том ряду, в
словесной эстафете
   Звучат твои
«Шахтёрские полки»…
 
  ДРАПМАРШ
 
   «Войска России столь
поспешно покидали Германию, что на новом месте для солдат не успели возвести
казармы. Прощаясь с Берлином, русские солдаты в строю пели по-немецки».
(Из газет)
 
   Немецкой песней
оглашая
   Злорадно ахнувший
Берлин,
   Шагают правнуки
Чапая,
   Куда велит им
властелин.
   А он велит – во
чисто поле...
   Смотри, Европа,
каковы
   Заложники
злодейской воли –
   Солдаты нынешней
Москвы!
   Орут с надрывом
по-немецки,
   Забыв свою родную
речь
   И про обычай наш
советский
   Своё достоинство
беречь.
   Но вот прошла
всего неделя.
   Сложив парадное
шитьё,
   Они совсем не так
запели,
   Гася бессилие
своё.
   Под русским небом
цепенея,
   Они по-русски
костерят
   Вышестоящих
лиходеев,
   Обидевших своих
солдат.
   Мне жаль вас,
пасынки Победы.
   Я с вами зябну на
юру.
   Я разделяю ваши
беды,
   Но по-немецки не
ору!
   А как могу
по-русски крою
   Ту окаянную игру,
   Что обрекла на
стыд героев,
   Пустив их славу
по ветру...
 
СИРОТА 
 
Нездешним светом озарило лица,  
отозвалось улыбкой на устах:  
солдат принёс зайчонка в рукавице –  
нашёл его в обугленных кустах.  
 
Стояли мы в ту пору на заслоне,  
и маленький пушистый сирота,  
обосновавшись в нише для патронов,  
осваивал уютные места. 
 
При стуке в гильзу он спешил к просвету  
к знакомым, тёплым, ласковым рукам. 
Кто наблюдал тогда картину эту,  
хранил её в душе наверняка. 
 
«Кормёжка зверя!» - смех звучал в траншее,  
отдушина из редких на войне. 
Толпились мы, вытягивая шеи,  
как будто в незабытой стороне… 
 
Но радио солдатское не спало  
и предвещало новые бои: 
нам завтра на рассвете предстояло  
опять менять позиции свои. 
 
А на войне, известно, было всяко:  
не мы, а немцы, сжатые в котле,  
остервенело ринулись в атаку,  
бронёй прикрывшись в предрассветной мгле. 
 
Мы заступили нелюдям дорогу. 
Скажу вам сразу: фрицы не прошли. 
Но батальон наш тоже отбыл к Богу:  
все побратимы в схватке полегли. 
 
Остался я один. Лежу в санбате. 
Кругом плывёт ночная темнота. 
Я думаю о нашем «меньшем брате»:  
теперь совсем он круглый сирота… 
ОГЛЯДЫВАЙСЯ,  СЫНОК!
 
Есть такое поверье в народе: 
Если хочешь вернуться домой, 
В самом трудном и долгом походе 
Оглянись и немного постой. 
Так сказала мне мама когда-то, 
И, поднявшись на взгорок крутой, 
Посмотрел я на отчую хату, 
Преисполненный мудрости той. 
И она меня верно хранила, 
Провела через лихо-беду… 
Приворотною силой манила, 
Чтобы верил, что снова приду 
И увижу дымок синеватый 
На крутом терриконом боку… 
Это стало мечтою солдата, 
Оправданием мук на веку. 
Сколько раз, натянув покрывало, 
В госпитальном горячем бреду 
Я шептал, как молитву бывало, 
После слова «Победа» - «Приду!» 
Но у нас отобрали Победу, 
Наше братство попало в беду, 
И новейший фашистский последыш 
В ту же самую воет дуду. 
А солдат, что Отчизну спасали, 
Не щадя  самого
живота, 
На асфальт озверело бросали 
Демократы хулы и кнута… 
Я их видел. И нет мне покоя. 
И теперь я жалею о том, 
Что запомнил поверье такое – 
Оглянулся на взгорье крутом… 
 
   ***
 
   Душа моя рвётся в
Донбасс
   На стёжки-дорожки
былого.
   Но с кем же мне
вспомнить о вас,
   Друзья моей
юности строгой?
   О вас, не
пришедших с войны,
   Мальчишками
знавших окопы...
   Шахтёрского края
сыны,
   Какие вы видите
сны
   На хмурых дорогах
Европы?..